Анатолий Петухов - Сить — таинственная река
Дрова в костре трещали, стрекали углями — еловые. А Гусь ходил вокруг, отыскивая молодые деревца, и рубил их. Из стволов сделал настил, а хвою положил сверху. Получилось и сухо и мягко. Тобка, будто эту постель готовили для нее, сразу же забралась на еловые лапы.
— Ну-ка, барыня, вставай, пошли искать воду! — сказал ей Гусь.
Собака послушно поднялась и побежала в темноту. Под корнями вывороченного дерева Гусь нашел лужу, вырубил топором лед, наполнил водой котелок. Все это время Тобка стояла рядом.
— А ты, кажется, не такая глупая, как я думал! — похвалил ее Гусь.
Они вернулись к костру. Гусь повесил котелок над огнем и потом долго рубил дрова, благо сушняка много, и таскал тяжелые кряжи.
Тем временем вскипела вода.
— Вот теперь, Тобка, можно и отдохнуть!
Гусь сел на хвою, развязал мешок. Тобка облизнулась.
— Конечно, за такую работу тебя не стоило бы кормить, но ведь и я не больше заработал! — Он отрезал толстый ломоть хлеба и подал собаке. Потом бросил в костер полдесятка картошин, присыпал их золой и углями…
Долгая ночь прошла без сна. Точнее, Гусь сам не знал, спал он или нет. Он лежал на хвое, обхватив руками ружье. С одной стороны подогревал костер, с другой — собака. Гусь-слышал треск дров, мирное дыхание Тобки, слышал слабый, лишь временами, шум деревьев, а перед глазами мельтешили какие-то нелепые видения: то он видел плачущую Таньку, но почему-то рыжеволосую и с накрашенными ресницами, то Витьку с подводным снаряжением, но в сапогах-броднях вместо ластов. Потом он неожиданно перенесся на комбайн и ехал на нем по бурелому, подминая колесами валежины и круша все на своем пути.
Эти видения были совсем как сон, но в то же время в голове назойливо вертелась одна и та же навязчивая и тревожная мысль: где Сережка и Витька, где их искать и куда идти утром?
Неожиданно стало холодно. Гусь понял: прогорели дрова. Он встал, собрал в кучу головни, положил сверху три толстые чурки и опять лег.
Он уже смирился с тем, что никакой охоты не получилось и на этот раз — не везет! — и ему было досадно, что из-за него намучаются Сережка и Витька, которым так хотелось сходить на Пайтовские болота, туда, где летом Гусь стрелял из лука глухарку.
«Зря я их сагитировал сюда, — размышлял Гусь. — А может быть, на той стороне Сити лес лучше и Витька кого-нибудь подстрелил? Хорошо бы!..»
Затем он вспомнил последний разговор с матерью, разговор трудный для обоих. Друг другу было сказано главное, что лежало на сердце, что тревожило.
Во время этого разговора Гусь впервые так остро почувствовал, насколько глубоко переживает мать свое одиночество и страшится оказаться совсем одна. И теперь Гусь с облегчением думал, что сказал то, чего ждала от него мать.
Сказал не для того, чтобы успокоить ее, а чтобы самому рассеять свои сомнения и легче определиться в жизни.
Работа с Иваном Прокатовым на многое открыла глаза, заставила Гуся иначе взглянуть на деревню, на колхозный труд. Теперь тропка в жизнь обозначилась четко: училище механизаторов широкого профиля, а потом работа в колхозе. Но Танька… Поймет ли она его, согласится ли, что иначе он поступать не может — не может хотя бы ради матери. Ей, матери, и без того придется нажиться одной, когда его возьмут в армию.
Мысли опять возвратились к Сережке и Витьке: скоро утро, а где их искать? И они-то, наверно, беспокоятся…
41Медленно занимался рассвет. Но вот поблекло пламя костра, и в сером сумраке выступили деревья с дымчатыми бородами лишайников на сучьях.
Гусь взял котелок и направился к луже. Он заметил, что за ночь снег чуть отмяк и окошко, вырубленное во льду, не замерзло; не иначе, будет оттепель.
Он вскипятил полкотелка болотной воды, погрыз сухарей, накормил Тобку. Потом растащил головни, втоптал их в сырой мох, потушил тлеющие угли. Пора идти, пора!
И в эту минуту Гусь усомнился: правильно ли он шел вчера? Не сбился ли? Поворотов и крюков было много. Где теперь Сить? Справа? Слева? Или впереди? Должна быть все-таки впереди: вот вчерашний след, а он вечером шел к речке, значит, и теперь нужно идти в этом направлении. Надежней, конечно, вернуться к бобровой плотине своим следом, но тогда опять надо полдня пробираться по бурелому. И Гусь пошел вперед.
Тобка, довольная тем, что с нею обходятся вполне по-человечески и добросовестно накормили, вперевалочку бегала по ельнику, помахивая коротким хвостиком.
— Ты давай ищи, ищи! — подбадривал ее Гусь. — Хоть бельчонку найди, все веселей будет!
Тобка остановилась, недоуменно посмотрела на Гуся, явно не понимая, чего от нее хотят.
— Глупая ты животинка! — вздыхал Гусь. — Искать надо!..
Собака виновато виляла хвостом, будто говорила: а я что делаю — и трусила дальше.
И все-таки она кого-то нашла. Глухой, утробный лай ее, неожиданно раздавшийся справа, заставил Гуся вздрогнуть. Не верилось, что этот внушительный низкий голос принадлежит малорослой Тобке. Гусь взял ружье наизготовку и поспешил к собаке.
Тобка лаяла под старую елку. Шерсть на загривке собаки была вздыблена.
— Ну, чего там расковыряла, а? — хриплым от волнения голосом сказал Гусь и наклонился, чтобы лучше рассмотреть, что так возбудило собаку.
И в тот же миг из-под дерева пулей вымахнул огромный черный зверь.
Сердце екнуло: медведь!.. Гусь инстинктивно вскинул ружье, но… было уже поздно: зверь будто растаял на глазах, исчез за деревьями как привидение. Хоть бы сучок треснул!
Гусь постоял с минуту, прислушиваясь к тишине леса, потом вложил и в левый ствол патрон с пулей и осторожно, будто медведь все еще рядом, подошел к елке, раздвинул нависшую хвою.
Под деревом оказался муравейник. Он был разрыт, и на дне неглубокой круглой ямы лежали мелкие еловые лапки, обрывки древесной коры, мох. Гусь потрогал подстилку — теплая. И только тут ему стало страшно. Хорошо, что медведь бросился в противоположную сторону, а если бы навстречу?.. Этакая махина!..
От волнения дрожали руки, во рту пересохло. Гусь огляделся по сторонам и тихонько двинулся в направлении, куда скрылся зверь.
След медведя был страшен. Прыжки в две сажени, мох вырван когтями и раскидан по снегу…
На смену пережитому страху и волнению пришло чувство невыразимой досады и горькой обиды за непростительную медлительность.
«Были бы вдвоем — не упустили бы! — сокрушался Гусь. — Это не белка и даже не глухарь — медведь!..»
Он сложил ладони рупором и стал звать собаку.
Тобка явилась не скоро. Видно, она бежала галопом, насколько позволяли ей короткие кривые ноги: дышала тяжело и прерывисто, жадно хватала снег.
— Тобушка, милая моя! — обрадовался Гусь. — Ругай меня, дурака! Прочесался…
Тобка приветливо замахала хвостом, и в ее умных глазах не было и тени упрека: бывает!..
— Давай хоть я тебя сухариком угощу. Такого зверя проворонил, растяпа!..
Он достал сухарь, и собака, почти не жуя, проглотила его.
— Еще надо? На! Не жалко. Заработала. А я-то… Эх, Тобка, Тобка!..
Ругая себя на чем свет стоит, Гусь отправился дальше.
Скоро ельник кончился. Началось моховое болото с чахлыми сосенками по краю и с широкой гладью за ними. Это было неожиданностью.
— Тобка, ведь мы заблудились! — сказал Гусь. — Сити-то нету!
Ему, конечно, неоткуда было знать, что километрах в пятнадцати от шалаша Сить имеет колено: вверху она течет на север, а здесь, возле болота, круто поворачивает на восток.
Собака грустно посмотрела на Гуся; казалось, она поняла, что он ей сказал:
— Э-ге-гей!.. — крикнул Гусь.
«…э-эй!..» — откликнулось из-за болота эхо.
Тумк!.. — послышалось справа.
Выстрел?
Гусь крикнул еще раз.
И вновь справа, уже явственно, прозвучали два выстрела.
Витька? Или другой охотник? Неважно! Главное, там есть человек! И Гусь повернул на выстрелы.
Спустя четверть часа они встретились. С Витькой и Сережкой был еще какой-то охотник — немолодой, низкорослый, с обветренным красным лицом и маленькими, глубоко запавшими глазками. Одет он был в серую суконную тужурку, на плече висела бескурковка. Охотник подал Гусю широкую, короткопалую руку и глухо, простуженным голосом сказал:
— Остахов.
Гусь поздоровался молча: незнакомец ему не понравился.
— Ну и страхолюдина! — сказал Остахов, кивнув головой на Тобку. — Где этакую откопал?
— Да так… Сама пришла. Бездомная. Жалко стало, вот и взял…
— А-а…
Гусю не терпелось рассказать друзьям о медведе, хотелось узнать, как дела у них, но при постороннем он чувствовал себя скованно.
— Дак чего вы стоите, чудаки охотнички? — обратился Остахов к Витьке и Сережке. — Костер раскладывайте, парня хоть чаем напоить надо. Вишь, как упрел, аж шапка вспотела! Да и время уж двенадцатый час…
Сережка и Витька будто только и ждали этой команды. Они мигом скинули рюкзаки и принялись таскать сушняк.
